"Сахалинский ревком", или "Бежал бродяга с Сахалина"
"Сахалинский ревком". Название книги, казалось бы, явно отсылает нас к далеким дням революции и Гражданской войны.
Действительно, ревкомы — революционные комитеты — создавались тогда как чрезвычайные органы, сосредотачивавшие в своих руках всю полноту гражданской и военной власти. Но уже в 1920 году они были практически повсеместно ликвидированы. Им на смену пришли органы власти мирного времени.
Однако у Сахалина в какой-то степени всегда была своя история. Сахалинский ревком передал полноту власти региональному съезду Советов только в 1929 году. Можно утверждать, что это был последний ревком Советского Союза, что уже само по себе необычно.
Но документальное исследование известного нашего историка Анатолия Тимофеевича Кузина "Сахалинский ревком" (2000 год) даже не столько об этом революционном органе власти, сколько о первой советской пятилетке на нашем острове.
Рассказывать о таких книгах, насыщенных историческими документами и свидетельствами, охватывающими все сферы жизни, очень сложно. Поневоле выделяешь какую-то одну или несколько тем, порой таких, что сам автор бы возразил — мол, это же не главное, ведь в целом он говорил совсем о другом.
Например, в одной из аннотаций к "Сахалинскому ревкому" сказано так: "Книга адресована тем, кто неравнодушен к нынешней неразумной и постыдной переоценке всей отечественной истории, кто интересуется проблемами краеведения, делами и судьбами первостроителей социализма на Северном Сахалине, кто в пучине нынешних разрушительных преобразований не потерял чувство гражданской ответственности перед ныне живущими поколениями".
Но на самом деле книга совсем не о том. А о том, что это было жесткое — до жестокости — время.
И дела даже не в каких-то репрессиях. "37-й" Сахалин, конечно, не обойдет, но это будет позже. А тогда по требованиям Японии, закрепленным в Портсмутском договоре 1905 года, на Северном Сахалине не должно быть ни военных укреплений, ни учреждений принудительного (каторжного) труда. И потому заселять и развивать его предстояло исключительно добровольными переселенцами. Которые прекрасно знали народную песню "Бежал бродяга с Сахалина".
Но то, что знали, это полбеды. Беда была в том, что, прибывая на место, они начинали задумываться о ее глубоком смысле.
14 мая 1925 года в Александровске над штабом японских войск был спущен флаг и подписан заключительный акт уполномоченных правительств о восстановлении полного суверенитета СССР над Северным Сахалином. В этот момент на нашей части острова живет около 8 тысяч человек, в том числе порядка 2-х тысяч из числа КМНС. А на Карафуто в это время — уже 189 тысяч человек. Дисбаланс впечатляющий и, с политической точки зрения, очень опасный. Нужны были переселенцы, причем переселенцы надежные, работящие, для которых, естественно, требовалось создать определенные условия. Посмотрим, как это было с точки зрения снабжения элементарными товарами и продуктами.
Как докладывал в апреле 1925 года (представители советской власти начали работать на острове еще в марте) Дальревкому председатель Сахалинского ревкома Р. Шишлянников: "рабочих нет. На рудниках русских рабочих единицы — все больше китайцы, корейцы и японцы. В порту русских грузчиков нет. Пьянство повальное, пьют старики, девушки, парни. Водка 20 коп. бутылка..."
Как говорится в другом документа того времени, "весной 1925 года в Александровске продавалось в месяц 10 тысяч ведер водки", — но, думается, это преувеличение, поскольку жило тогда в городе всего 3,8 тысячи человек, которые даже с соучастием обитавшего здесь японского, корейского и китайского контингента не могли выпить такого количества спиртного.
Но, как бы то ни было, проблема была чрезвычайной, и не случайно первым декретом советской власти стал "Приказ №1" Сахалинского ревкома от 15 мая, направленный против хулиганов, дебоширов и расхитителей.
Только вот декрет декретом, а что дальше? Как докладывал через несколько месяцев, в сентябре 1925 года, секретарь сахалинского партбюро Н. Рудаков: "О снабжении — положение катастрофическое... ничего кроме водки нет. Охотники не могут идти в тайгу за отсутствием огнеприпасов и продовольствия... На весь остров 1 пуд пороха и больше ничего... Население очень тревожно реагирует на такое положение. Если до 10 октября товары и продукты не забросят, то Сахалину угрожает солидное бедствие".
И так практически каждый год. В 1929 году уже другой партийный руководитель области Ф. Конюхов докладывает в Далькрайком примерно о том же самом: "сейчас нет ни одного метра мануфактуры, обуви, и ряда других товаров, нет сахара, крупы, жиров и особенно мяса. Такое положение чрезвычайно вредно отражается на политическом настроении населения, особенно когда рядом же на концессионных предприятиях имеется все".
Да, "загнивающие империалисты" тогда платили своим рабочим и снабжали их куда лучше, нежели советская власть.
Остальных выручала, как всегда, "рыба и картошка". Островитянам разрешалось вылавливать по 25 штук кеты и 15 штук горбуши на члена семьи. Можно было добывать красную рыбу и на продажу — но уже с уплатой особого попудного сбора.
С добровольным свободным трудом переселенцев как-то тоже не совсем получалось.
В 1929 году Сахалин было решено перевести на "рыночные отношения", и его развитие было вверено формально государственному, однако же на деле коммерческому предприятию — "Акционерному Сахалинскому обществу" (АСО). Ему подчинили отделения Дальугля, Дальлеса, Дальрыбы, Дальгосторга, в его ведение были переданы организация строительства, совхозов, транспорта, заготовка пушнины, переселенческое дело и т. д. Правительство полностью освободило АСО от уплаты промналога, предоставило право получать льготные кредиты и т. д. Словом, "особая экономическая зона" — живите и развивайтесь!
Но опять что-то пошло не так.
Любая реорганизация — это в любом случае хаос, а тем более в то время и в том месте, да еще совершенно непродуманная.
В декабре 1929 года председатель Сахалинского окрисполкома М. Крупель отчитывался об организации зимних лесозаготовок: "Пока что АСО — это наше горе. Нас уверяли, что завезено будет все, и даже с излишком. На деле вышло иначе. Не завезли вовсе теплой одежды, и сейчас рабочие в тайге работают в кепках и ботинках, а часть принуждена лежать в бараках, ибо не в чем даже выйти на улицу... Мяса и жиров не завезено. Спасая положение, идем на снятие со снабжения мясом города вовсе, чтобы отдать мясо на лесозаготовки. Все эти ляпсусы или же преступную небрежность венчает удивительная неспособность местных руководящих работников АСО. Не руководство, а кунсткамера, безголовье и неспособность провести в жизнь тех или иных мероприятий..."
Как пишет автор: "На долю лесной промышленности острова выпали без преувеличения самые неимоверные трудности, когда люди были обречены на полуголодное существование, жили зимой в палатках и землянках, когда считалось роскошью пошить вручную из кожи, брезента или просто мешковины обувь, внешне похожую на сапоги, так называемые "ичиги", когда нельзя было рассчитывать даже на элементарную медицинскую помощь. И надо преклониться перед теми, кто трудился в ту пору в лесу, не покладая рук и лишаясь своего здоровья. Но энтузиазм людей не был всемогущ..."
Особенно если люди были не "горящие комсомольцы-прогрессоры", а нормальные мужики, приехавшие на остров поработать и заработать, но попадавшие в "добровольный концлагерь".
Для того, чтобы местные крестьяне поставляли на лесозаготовки лошадей, в села "направлялся отряд красноармейцев для специального воздействия, особенно в отношении рыковских и дербинских крестьян". На дорогах устанавливали пограничные посты для задержания бежавших с лесозаготовок. А если через них удавалось проскользнуть, "покинувшие деляну лишались возможности устраиваться на другую работу", они лишались продовольственного снабжения, что означало голод и нищету.
В 1930 году из 4-х миллионов рублей, выделенных государством акционерному обществу на капитальные вложения в Сахалин, до острова дошли только 1,4 миллиона. Судьба остальных осталась неизвестной. На следующий год АСО было расформировано.
Естественно, люди вспоминали известную песню и бежали с Сахалина. И не только обычные работяги, но и руководители.
Август 1926 года, председатель ревкома Рыбновского района Ф. Шапошников пишет: "Ввиду окончания срока моей ссылки прошу освободить меня от обязанностей предрайревкома... Годичных материальных и моральных лишений, выпавших на мою долю за пребывание в Рыбновском районе, считаю вполне достаточными..."
Настолько отчаялся, что пишет про ссылку пишет прямым текстом.
Конец 1929 года, уже упомянутый секретарь окружкома партии (по сути глава области) Ф. Конюхов подает заявление об отставке: "Я чувствую себя нервно совершенно растрепанным... вынужден решительно настаивать на отпуске с Сахалина на любую работу в любое место..."
Шла бешенная ротация кадров, не самых лучших, понятно, управленческая машина сбоила на каждом шагу.
Как отмечалось в документах того времени, "повсеместно царили настроения "Уехать с Сахалина, убраться куда-нибудь подальше от всех трудностей жизни".
"Завезенные из Баку и Грозного рабочие почти все разбежались...", "помещений для семейных нет. Кое-как выстроили на берегу Кайгана барак и поместили рабочих жен и детей, кое-кто не выдержал и отправился на тот свет, к счастью, не так много — 1 мужчина, 1 женщина, 1 ребенок", "рабочие до сих пор живут в палатках, уже два года подряд спят вповалку при ужасном холоде, доходящем до 40 градусов мороза. И в таких условиях живут не только взрослые, но и цветы жизни — дети. Эти цветы превращаются в Охе в жалкие создания, и мы не имеем возможности дать им более лучшие условия. Школа размещается в помещении, устроенном для бани, арендованном у концессионера... Такое положение никуда не годится. Этим объясняется текучка рабсилы, доходящая до 300%".
Это уже север, суровая Оха, 1930 год. Но всем недовольным приходилось молчать, иначе — репрессии. Здесь на шестом году советской власти на Сахалине группа местных коммунистов-руководителей "взяла власть в свои руки". Для этого по личному указанию секретаря райкома партии Зельника был создан Особый отряд (отдел) из 80 "бойцов" и 12 секретных сотрудников, а затем и "подпольная тройка" в составе начальника контрольно-пропускного пункта ОГПУ Литваля, председателя райисполкома Каратаева и его заместителя Киселева. Для того, чтобы проверяющие из верхов были подальше, шла небезуспешная работа о выводе Охи, минуя Александровск, в прямое подчинение Хабаровску.
Прибывшие, наконец, эти самые проверяющие описывали ситуацию так: "на сегодня в Охе нет руководителей райкома ВКП(б), райкома горняков, инспектора труда, секретаря комсомола. Наличный состав абсолютно не способен вести и выполнять те задачи, которые стоят перед ними... все местные "вожди" ушли форменным образом в подполье и сейчас ничего не делают... Состав милиции почти разложился. С января с. г. 12 человек отдано под суд, 7 осуждено, в работе установлены безобразия, граничащие с преступлениями. Арестованные бегут, ловятся, и сам черт не разберет, что делается..."
Словом, Сахалин тех времен был отнюдь не раем, а, скорее, чем-то вроде преддверия ада.
И тем не менее постепенно из этого хаоса все-таки вырастала та Сахалинская область, которую мы знаем и которой мы гордимся. И из тех, кто оставался на этой сложной земле, — и это, пожалуй, самый главный вывод — тогда уже начиналась складываться некая сахалинская субъектность (не раз, впрочем, еще проверенная на прочность и перемешанная социальными катаклизмами времени).
