Чехов-центр открыл 89-й театральный сезон "Сказом про Федота-стрельца, удалого молодца"
Новый сезон актеры Чехов-центра открыли в шутовских колпаках, включая худрука театра и автора премьеры Александра Агеева.
Самая известная из стихотворных пьес Леонида Филатова была опубликована в 1987 году. Все же, по ощущениям, временной промежуток не прошел даром, смыслы, в пьесе заложенные, социальная острота и восприятие изменились. Если тогда мы через одного знали "Федота-стрельца…" практически наизусть, устраивали "дуэли" авторскими цитатами, то ныне, судя по реакции, некоторые зрители в зале слышали эти строки впервые. И было ожидаемо, что молодой человек и режиссер Александр Агеев найдет свое решение, не убоявшись ее славы.
А слава такова, что, несмотря на многочисленные обращения режиссеров к пьесе (в том числе и киноверсия Сергея Овчарова), самым успешным был признан моноспектакль в исполнении Леонида Филатова. И может быть, она вообще создана для того, чтобы читать и наслаждаться блистательной иронией замечательного актера и поэта, а не выносить на сцену. Но худрук Агеев, ввиду природной склонности к авантюрам и умения завершать однажды начатое, не убоялся трудностей, попытка не пытка, за смелость не бьют, иногда медаль дают.
Пожалуй, новизна премьеры в том, что Чехов-центр отдал щедрую дань прапратеатру, создав на подмостках плотного шитья атмосферу балагана в такой визуально-музыкальной концентрации "русскости", какая присуща разве концертам школы искусств "Этнос". Сочиняя "одежду" сцены, главный художник театра Кирилл Пискунов опирался на образы традиционной лубочной живописи. Композитор Николай Морозов создал по фольклорным мотивам разливанное море напевов, которые по простоте душевной можно принять за народное достояние, так хорошо и уютно они ложатся в строку. А ключом к пьесе Филатова стали скоморохи, транслирующие "глас народа". Сначала их было три, потом пять, потом еще больше. Еще и занавес не раздвинулся, а наружу полезли их хитрые рожицы. И не всех своих фаворитов зритель опознает в этих бородищах а-ля Менделеев, щедром свекольном румянце и соломенных патлах из-под красных шапочек. Площадной театр воцарился в первородной ряженой красе, с аляповато-грубоватыми личинами, так что казалось: Чехов-центр начал генеральную репетицию новогодней сказки, где может быть все, чего не может быть в мирное время. Это ощущение моментом поймали немногочисленные на вечернем спектакле дети, которые искренне веселились, наблюдая царский трон на колесиках, меню на царском застолье (почти "почки царице — раз!"), златорогого оленя, которого, не особо скрываясь, изображала пара актеров, и проч.
Авансом примирившись, что львиная доля успеха спектакля будет отнесена на счет авторского текста (се ля ви), режиссер щедро отделал его актуальными финтифлюшками, за которыми далеко было ходить не надо — подсказали последние избирательные кампании, из раза в раз не блещущие оригинальностью пиар-ходов на тему "думы о народе". Отсюда коллективная с народом рыбалка и хоккей (а рыбу и мяч подгонят клерки), торжественное открытие скамейки с перерезанием ленточки, баннер "Я люблю царя", царский выезд с мигалкой во лбу на "головном" скоморохе и непременный папарацци, фиксирующий на вечную память каждое царское телодвижение. А сарафаны-лапти в сказочно-шуточной благодати легко монтируются с черными строгими костюмами, так что сцена сватовства царя к Марусе внезапно отдает страшноватым духом "Бандитского Петербурга".
Хочется быть оптимистом, но нет, еще два раза по сто лет у нас будут правы классики со своим "воруют", "дураки и дороги", "сначала намечались торжества, потом аресты, потом решили совместить". Так что ж теперь, не радоваться жизни, что ли? Таковы особенности национального мироустройства страны, где живем: не новость, что царь приглуповат, загонял простого человека своими хотелками "подай-принеси-не пойми что", а генерал мозги одалживает у природной небылицы — Бабы-Яги (мудрый правитель, справедливый уклад жизни, закон и порядок — вот это было бы удивительнее). Волна народного бунта сметает одного государя и возводит на трон стрельца (Антон Ещиганов), у которого в голосе подозрительно быстро возникают те же отеческие нотки, что и у предшественника (в стиле "Утром мажу бутерброд: сразу мысль: а как народ?"), так что похоже, что народ пошел на второй круг танцев по граблям.
А мы… Мы по-прежнему ждем, перемен требуют наши сердца, как и тридцать лет назад. Спектакль лихо увенчал завернутый в фольклорные фантики хит Виктора Цоя пополам с "Машиной времени" (шутка режиссера Агеева и композитора Морозова), толсто намекая, что в каждой шутке есть доля шутки. Но все-таки заряд политической сатиры, которая в первоисточнике отразила тогдашние предперестроечные томления, в этом спектакле сменил вектор на жанр "фига в кармане", потому как власть нашу такими комариными укусами не пробьешь, и в театр она нечасто ходит. Что же из этого следует? Не перегружать воздух и не заморачиваться с поиском черной кошки в темной комнате, особенно если ее там нет.
По мысли постановщика, это спектакль про любовь, если кто не допер. Ну в принципе да. Лирических линий аж букет — с птицей-девицей (Светлана Задвинская), которая по собственной инициативе, твердой рукой взяла замуж за себя простофильчатого стрельца (а мог бы пристрелить и съесть). С царем-надежей (чудный Владимир Байдалов), который профукал государство в погоне за чужой бабой, правда, такой хорошенькой, что и не жалко короны. С целеустремленной, как поезд, царевной (Елена Ловягова) в поисках любви, которая своего добьется, а иначе всем жизни не будет. Наконец с генералом, который не смотри, что дерево деревом, а на чувства тонкие горазд и романс про "ах, эти черные глаза!" поет шикарным тенором самого Леонида Всеволодского.
По мне, Александр Агеев поставил спектакль о театре, который есть сумма усилий всех жителей этого инопланетного, сумасшедшего дома, о природе актерского ремесла, в котором найдется место и подвижничеству, и клоунаде в равных долях, вместе дающих непереводимое — на обычный язык — счастье призвания. Например, для непростого скоморошьего существования в спектакле актеры освоили жалейки, кугиклы, колюки (для начала хоть выговорить бы это…). Роман Мамонтов для роли в срочном порядке учился играть на домре и встал на ходули, так что два часа посматривал на всех свысока. И каждый актер должен примерять на себя, каково это — быть женщиной, да еще нечистью, у каждого в активе должны быть юбка выше носа и чулки в сеточку, как у Виктора Крахмалева (Баба-Яга), вызвавшего натуральный ажиотаж в партере своими гламурными повадками кинодивы. По словам режиссера, спектакль сочинялся коллективным подрядом, этюдным методом, из него торчат уши и вихры актеров, которые изрядно веселились, иллюстрируя авторский текст. А когда репетиционный период подошел к закономерному финалу и все пазлы встали на место, соучастникам даже стало немного грустно…
В этом сезоне Чехов-центра сахалинского зрителя ждет еще много чего — умного, серьезного, трагического. Будут "Экстремалы" Фолькера Шмидта и режиссера Петра Шерешевского, "Мария Стюарт" Фридриха ненашего Шиллера и Олега Еремина (автора "Скупого" и "Собачьего сердца"), будет Макдонах, которым принято поверять на зрелость зрительскую аудиторию. Но начали — сказочно, в честь Года театра, который в этом учреждении будет вечным праздником во всякий день.
